"Если двое путешественников, один из которых поэт, а другой – инженер, впервые очутятся в Амстердаме, инженер превратится в поэта, а поэт возмечтает стать инженером. Поэту, охваченному порывом вдохновения, придется считать километры, кубические метры воды и годы труда, положенного на возведение этой красоты, и всякая поэма об Амстердаме будет незавершенной без аппендикса, полного цифр. Иными словами, говоря об Амстердаме, необходимо зарифмовать инженерный отчет, дабы получить поэтическое произведение высшей пробы". Путеводитель по Нидерландам, 1876 г.
[an error occurred while processing this directive]
Амстердам был усеян сломанными зонтами, словно поле брани. Разгадки этого явления долго ждать не пришлось: скользнувший вдоль канала со свинцовой водой ветер дернул меня за подол, фамильярно вздыбил волосы и сладострастно, как изголодавшийся пес, накинулся на зонт. Для начала он надул его парусом, а когда я разогналась как следует, резко сменил направление и вывернул зонт наизнанку, придав ему форму бледной поганки. Он садистски выгибал спицы и трепал полотнище, методично отдирая его от конструкции, на которой оно держалось. Однако вскоре это занятие ветру наскучило, он вырвал то, что в Москве называлось зонтом, у меня из рук, и мы стали играть в веселую детскую игру "а ну-ка, отними!".
Зрелище галопирующей дамы с безумным выражением лица нисколько не развлекло прохожих, они привыкли к подобным картинкам. В конце концов, потеряв ко мне интерес, ветер переключился на англичанина, восхищенно взиравшего на каменного классика нидерландской литературы Мультатули, стоящего у гнутого мостика через канал. Сорвав с головы зазевавшегося туриста шляпу, ветер весело погнал ее перед собой. Выпростав вперед руки, англичанин начал свой забег, а я подняла с булыжной мостовой искореженный остов с грязным лоскутом. С тем же успехом я могла бы теперь защищаться от дождя закрепленной на палке половой тряпкой. Останки зонта упокоились тут же – на голландской брусчатке, среди других непогребенных родственников...
"Пуп" Земли
Амстердамцы делятся на две категории: на тех, кто упорно мокнет под дождем, не покрывая головы ни при каких обстоятельствах, и тех, кто, изучив несносный характер здешней розы ветров, носит над головой нечто вроде пляжного тента или того сооружения, что красовалось у нас раньше над детскими песочницами.
В этом сказываются и две противоречивые составляющие национального характера. С одной стороны, убежденный анархизм, стремление во что бы то ни стало не дать никому собой командовать, ненависть к условностям и жестким рамкам; с другой – добровольное законопослушание, предельный рационализм и практичность, генетически вошедшее в плоть и кровь трудолюбие и нежелание попусту тратить эмоции.
Своеобразным символом загадочной голландской души стал для меня "пуп" (poep) – то, что оставляют во время прогулки на свежем воздухе собаки. Этого самого "пупа" полным-полно на всех амстердамских мостовых: да и куда бедным собачкам податься, если понятие "газон" в Голландии, где выверен каждый миллиметр земли, практически отсутствует? "Смотри под ноги, а не то вляпаешься", – советовал мне каждый знакомый амстердамец и, презрительно морща нос, возмущался: "Безобразие! О чем думают городские власти!". Однако при всенародном недовольстве и чисто германской аккуратности заставить голландца ходить с совочком и убирать то, что оставляют лучшие друзья человека, невозможно: посягательство на личную свободу. Вот и прыгают амстердамцы с одного островка чистой мостовой на другой. Это те, которые почему-то ходят пешком. Потому что в Амстердаме ходят пешком только туристы и те, кому нужно преодолеть расстояние от машины до булочной.
Амстердамский кентавр
Это человек на велосипеде. Без велосипеда амстердамец молниеносно теряет способность к передвижению. Угоны велосипедов превратились в Голландии в национальную трагедию. Их, как правило, воруют наркоманы и бродяги, но есть и специальный бизнес, промышляющий кражей велосипедов. Амстердамцы готовы на любые расходы: противоугонное устройство - огромный чугунный жгут с амбарным замком, вдеваемый между спицами, стоит едва ли не столько же, сколько весь велосипед. Велосипеды приковываются к оградам вдоль каналов цепями, которые не в силах был бы разорвать даже библейский Самсон, и все равно – крадут. Потом можно приобрести свой же велосипед с рук, его тебе в два раза дешевле продаст какой-нибудь забулдыга. Это называется круговоротом велосипедов в природе, мрачно шутят голландцы.
Велосипедистов ненавидят все – и пешеходы, и автомобилисты. Они и впрямь ведут себя вызывающе: при наличии специальных велосипедных дорожек едут куда хотят. Езда на велосипеде для голландца – это что-то вроде активной медитации: человек отрешается от внешнего мира и интенсивно общается с собой, любимым. Многие велосипедисты громко разговаривают вслух, иные даже жестикулируют. Приезжие нервно озираются на амстердамских кентавров, во весь голос распевающих арии из классических опер. Потом привыкают: дерущий глотку велосипедист для Амстердама столь же заурядное явление, как автоматы с презервативами на каждом углу.
Сапоги и пробки
В отличие от раскованных велосипедистов амстердамские автолюбители – страшно озабоченные люди. Их с утра до ночи мучает проблема парковки. Вдоль каналов в миллиметре от воды жмутся машины, расстояние между ними не превышает десяти сантиметров. Выехать из такой "коробочки" практически невозможно, но ничего – выезжают, а на освободившееся место коршуном кидается следующий автолюбитель. Удачная парковка делает амстердамца счастливым на несколько дней. Его покидает обычная сдержанность, и с истинно сицилийским темпераментом он делится постигшим его счастьем с каждым знакомым.
Амстердамские полицейские тоже не дремлют и честно отрабатывают свой хлеб: стоит отчаявшемуся автомобилисту припарковаться в неположенном месте или на минуту просрочить время платной парковки, тут же как из-под земли вырастает блюститель порядка и шлепает на лобовое стекло штрафной талон. Несколько лет назад борьба амстердамской полиции с амстердамскими же автолюбителями вступила в решающую фазу: был пущен в ход "сапог" – своеобразные вериги ярко-желтого цвета, которые надеваются на переднее колесо проштрафившегося автомобиля. Водителю приходится звонить в полицию и вызывать специальный наряд, который отомкнет "замочек", а плюс к положенному штрафу оплатить услуги по снятию "сапога". Честных до простодушия голландцев глубоко потряс описанный во всей голландской прессе случай: в лучших традициях соцлагерных умельцев некий амстердамец собственноручно изготовил аналогичный "сапог" и надевал его на колеса своего автомобиля в течение года, запарковываясь где хотел и на сколько хотел. В конце концов хитрец был выведен на чистую воду, а взволнованная Голландия приникла к телеэкранам, где вовсю обсуждалось "преступление века". Амстердамский Левша отделался денежным штрафом, но сочувствие законопослушных голландцев было на его стороне.
Вырвавшемуся за городскую черту голландскому автолюбителю сегодня и на автобане подрезали крылья: вдоль всех автострад понатыкали любовно замаскированные под окружающий ландшафт видеокамеры, фиксирующие превышение скорости. С их появлением разразился ужасающий скандал: дружно сплотившие ряды автолюбители задумали подать в международный суд на родную автоинспекцию, поскольку камеры могли запечатлеть не только номер машины, но и тех, кто в ней сидит. А мало ли кто с кем ездит, да еще на загородном шоссе! Заговорили о нарушении прав человека и попрании демократических свобод. Запахло отставкой министра юстиции. В дело вмешались политики, смекнувшие, что такого рода снимки могут оказаться добычей вездесущих журналистов. Камеры перевернули: теперь они щелкают превысивших скорость вдогонку.
Еще одно национальное бедствие – многокилометровые пробки, в которых голландцы тащатся на работу и с работы. В стране, где число высококвалифицированных работников значительно превышает число достойных их квалификации рабочих мест, службу не выбирают по месту жительства: больше половины тружеников катят на работу в другие города. В часы пик все автобаны парализуют пробки – "такие огромные, – шутят амстердамцы, переживающие комплекс малой нации, – что их не удастся накрыть картой всей страны".
Серебряные коньки
В этом году всех огорошила поздняя зима, в пришествие которой никто в Голландии не верил уже лет восемь. В середине января расцвели чайные розы и затянули брачные песни культурные амстердамские коты – все как один в ошейниках с бубенчиком. На газонах проклюнулись желтые и лиловые крокусы, многочисленные кафе выставили вдоль каналов столики с креслами, на которых тут же, подняв лица вверх, стали ловить чахлые лучи северного солнца бледные амстердамцы. Дело явно пошло на лето, но одной февральской ночью, в прямом соответствии с русской классикой, вдруг "сделалась метель". Наутро Амстердам был покрыт снегом, по которому торили тропы велосипедисты и, что-то бессвязно выкрикивая от счастья, приплясывали дети. В те дни говорить с амстердамцами было бессмысленно: глаза их горели лихорадочным блеском, они то и дело подбегали к окну, впивались взглядом в снежную завесу и отрывисто задавали друг другу один и тот же вопрос: "Ну что, замерзли?". Имелись в виду каналы...
И вот свершилось! Из поколения в поколение, несмотря на глобальное потепление, генетической памятью голландцы наследуют одну, но пламенную страсть: пробежаться на коньках по замерзшим каналам. И в этот раз народ поднялся, будто была объявлена всеобщая мобилизация. На лед вышли стар и млад: рассыпающиеся от дряхлости старушки и годовалые дети, расфуфыренные "мефрау" и по-босховски страхолюдные амстердамские нищие. Телевидение забыло про все прочие передачи и часами транслировало бесконечный забег по каналам – задача заключается в том, чтобы обежать по каналам всю Голландию. Вдоль набережных ликующие толпы восторженными криками приветствовали бегунов, трудолюбиво полосовавших коньками самую причудливую в мире многокилометровую ледовую дорожку...
Банк туманов
Зима схлынула так же внезапно, как началась. Несмотря на обильно выпавший снег, по Амстердаму не потекли мутные ручьи, не образовалась грязь по колено, а выползли жучки-автомобильчики размером в одну кабину и скушали остатки снега. Оставшееся же поднялось к небу и бухнулось на землю ни на что не похожим голландским туманом – главным признаком весны в здешних краях. Для обозначения этого явления у голландцев даже есть особое слово "мистбанк" – пелена тумана, в буквальном переводе "банк тумана". Явление это крайне неприятное, если не сказать опасное: туман наступает без предупреждения, ты очумело тычешься в разные стороны, не видя своей руки. Кончается он так же внезапно.
Однажды я испытала все прелести "мистбанка" на себе. Мы ехали с писательницей Ивонной Кёлс и ее мужем Робом в предместье Амстердама – Амстелфейн, где Ивонна должна была представлять свою новую книгу. В стену тумана мы врезались на ста тридцати, сизая вата обступила машину со всех сторон непроглядным облаком, исчезло всё: окружающий ландшафт, земля и небо... Матовыми вспышками потустороннего света проносились фары встречного транспорта. Сначала нам было весело, потом юмор улегся сам собой: свернуть на боковую трассу нам нужно было полчаса назад. Наконец, мы съехали наугад на огонек какого-то фонаря. Дорога сузилась до проселочной и принялась петлять: на каждом повороте из тумана выскакивала то изгородь, то фонарный столб, а то мы чуть не въехали в стылую воду небольшого канала, которыми в Голландии изрезаны все пашни. Проплутав в безвоздушном пространстве еще четверть часа, писательница с мужем выскочили из машины и, громко рассылая вокруг сигнал бедствия, разбежались в поисках хотя бы одной живой души. Я осталась одна с тревожным посасыванием под ложечкой и твердым убеждением в том, что именно так выглядит конец всех времен.
Как в дурном сне или мультфильме Норштейна, из небытия вынырнула голова овцы, потом мимо прошагал детина в деревянных башмаках, словно сошедший с "Крестьянской свадьбы" Брейгеля.
Все, поняла я, допрыгалась. Но из тумана пантерой на детину кинулась писательница, выкрикивая одно слово: "Амстелфейн!". Детина меланхолично махнул рукой в том направлении, откуда мы приехали. Мы бросились к машине, и она понеслась, как в фильме ужасов, из ниоткуда в никуда. Вскоре мы чуть не наехали на сгусток тумана, оказавшийся Робом: он брел наугад, загребая руками и что-то бормоча. Из блаженного состояния он вышел только тогда, когда Ивонна понеслась в невесть откуда взявшийся ресторанчик вызывать такси. Через три минуты оно нарисовалось перед нами, и мы помчались за ним, боясь потерять из виду огоньки фар, связывавшие нас с действительностью. Секунда в секунду Ивонна появилась на сцене: в вечернем наряде, с ослепительной улыбкой и грацией не умеющей спешить примы...
Что любят голландцы
Только те, кто мало знает голландцев, может заподозрить их в холодности, чопорности и домоседстве. При внешней сдержанности голландцы страшно любознательные и кипуче деятельные люди. Еще больше, чем ругать погоду, они обожают путешествовать и посещать культурные мероприятия. Самая захудалая деревушка имеет культурный центр, где проводятся концерты и выставки международного значения. И угрюмым крестьянам не лень посещать мероприятия – будь то выступление оркестра местной пожарной команды, исполнение церковных песнопений студентами-русистами или гастроли мирового сопрано, которое почему-то не гнушается осчастливить своим присутствием голландскую глубинку. При полном аншлаге неизменно проходят и литературные вечера – неуклонно тонущая у нас форма общения писателя с читателями, – без традиционных у нас банкетов, прошу особо обратить внимание.
По весне чрезвычайно оживляется музыкальная жизнь Амстердама, в "Северную Венецию", словно птицы с юга, слетаются знаменитости. В главном концертном зале возобновляются "ланч-концерты" – генеральные репетиции выступающих вечером оркестров, на которые допускаются все желающие. "Ланч-концерты" проводятся дважды в месяц в 12 часов дня: имеется в виду, что беднейшие слои населения, которые не могут купить билет на вечерний концерт, приобщаются к прекрасному. Один такой "ланч-концерт" довелось посетить и мне.
Задолго до Концертгебау я увидела хвост километровой очереди – такие выстраивались у нас в застойные времена за дефицитным товаром. Без четверти двенадцать начался штурм. В дверях потные голландцы, хранившие на красных от натуги лицах приветливые улыбки, пробками вдавливались в вестибюль и рысью бросались кто на балкон, кто в партер – занимать места. Вот это тяга к искусству, думала я, прыгая через две ступеньки вслед за моей провожатой. С трудом отыскав два места на верхнем ярусе, мы глянули вниз и увидели переполненный зал: люди сидели даже на полу в проходах. Национальный симфонический оркестр – музыканты вышли в джинсах и свитерах – играл Рахманинова. Дирижер, выписанный из Италии, рассеянно улыбнулся публике – и выложился, как на последнем в своей жизни концерте. Зал разразился овацией. Оркестранты, едва раскланявшись, буднично сложили инструменты и ушли готовиться к вечернему выступлению...
На мой взгляд, голландцы – это нация с врожденным чувством красоты. Любая скучная домохозяйка, воспитанная в традициях отжатого до полной безрадостности кальвинизма, способна превратить окно своего дома в произведение высокого искусства. Каждый клочок суши, отвоеванный у моря, голландцы преображают так, что им завидуют ангелы, отвечающие в небесной канцелярии за творение земной красоты. Чего стоят одни лишь рукотворные тюльпановые поля, которые достаточно увидеть один раз, чтобы восполнить дефицит прекрасного в измученной душе на все оставшиеся годы...
Каналы, серебряными стрелами уходящие в горизонт, подпитывают светлой щемящей тоской землю, которая рождала и продолжает рождать художников. Способных на великие озарения и... великую прижимистость – этой своей национальной чертой голландцы могут соперничать даже с французами. Злые языки утверждают, что по сей день у большинства голландцев имеются специальные ящички со множеством отделений: в них обитатели Нижних земель хранят деньги. На каждом отделении своя надпись: "еда", "одежда", "отпуск", "детские завтраки" и т.д. Голландец будет помирать, но ни за что на свете из "одежды" не переложит в "еду". И никакая глобальная катастрофа не заставит его преждевременно изъять деньги из отделения "отпуск". Сама я этих ящичков не видела, но те, кого я о них '[an error occurred while processing this directive]'спрашивала, не отпирались и признавали существование ящичков в качестве семейных реликвий. Но, по-моему, ящичек со множеством отделений – это некий символ: ведь именно так смастерил Господь "сырную голову", как именуют себя сами голландцы. Соседи-бельгийцы обшутились на тему голландской прижимистости. Особо популярен такой анекдот: "Кто придумал медную проволоку? - Два голландца, не поделившие медный цент".
А между тем на этой самой прижимистости вырос Амстердам, один из самых романтичных городов мира, который мне всегда хотелось высокопарно сравнить с органным звуком, застывшим над водой. И из прижимистости рождаются самые красивые цветы Европы, цветущие там, где по задумке Создателя ничего не должно было расти. А с конкретной, бытовой прижимистостью мне в Голландии доводилось сталкиваться нечасто. Быть может, мне просто повезло: голландцев расслабила весна. А может – и я тешу себя этой надеждой – в практичной голландской душе мне отведено отделение с надписью "друзья".