Вулканический континент

Вулканы, индейцы
Сколько бы ни светило горячее тропическое солнце, десять самых высоких вулканов всегда покрыты снегом и льдом. Вокруг них столпились меньшие вулканы и словно замерли от восхищения. Они закутываются в облака, на миг сбрасывают с себя их покров и снова надевают.

Над джунглями высится Сангай: из его кратера вырываются столбы пламени, ночью гора охвачена кроваво-красным заревом, пепел засыпает окрестности. Выше всех Чимборасо, он поднимается на шесть тысяч метров над уровнем моря, и кажется, будто подножие его где-то у самого Тихого океана. Котопакси немного ниже, но это один из высочайших действующих вулканов в мире.

Как правило, в этом краю вулканов царит полное безмолвие и тишина. Но иногда земля вздрагивает, словно от удара тяжелого, глубокого и первобытно сильного: начинается землетрясение; людей охватывает ужас. Есть смельчаки, которые смеются над молнией и громом, но вряд ли кому придет охота смеяться во время землетрясения.

Анды с их вулканами -- это мир индейцев. Молчаливые, с выражением терпеливого ожидания на лице, они обрабатывают землю по склонам вулканов, а селения их раскинулись у самого подножия этих опасных гор, будто сама опасность может служить им защитой.

У индейцев такой вид, словно они еще не совсем проснулись. От них веет какой-то отрешенностью от жизни. Они могут смеяться, но вы никогда не знаете, что означает этот смех. Он чем-то напоминает землетрясение.

Индейцы либо совершенно неподвижны, словно каменные изваяния, либо, наоборот, делаются вдруг быстрыми и порывистыми, и тогда они почти бегут со своей тяжелой ношей, словно птицы, взлетая в развевающихся одеялах вверх по склонам гор и обрывов.

Индейцы Анд живут очень обособленно. Они почти не поддаются влиянию извне и твердо придерживаются тех форм жизненного уклада, к которым с давних пор привыкли.

Где бы они ни жили, они всюду чувствуют себя чужими, не перуанцами или эквадорцами, а именно индейцами. Это народ Анд, дети высоких гор.

Имбабуро
Индейский рынок в Отавало -- одно из интереснейших в Эквадоре зрелищ. Он бывает по субботам утром, и вот мы выезжаем в пятницу на автомобиле из Кито, направляясь в Отавало.

Въезжаем в широкую долину между горными хребтами. Куда ни бросишь взгляд, всюду колосится пшеница, пасутся стада. Крупные асиенды и скученные землисто-серые индейские селения.

По склонам клубится дым множества невидимых костров, кольцами поднимается выше и выше и, наконец, сливается с облаками. Шофер, полуиндеец из столицы, объясняет нам, что это старинный обряд вызывания дождя. Дым должен достигнуть облаков, тем самым как бы создается связь между землей и небом. Поэтому костры надо зажигать высоко в горах и так, чтобы было побольше дыма и поменьше пламени.

Местность становится все более холмистой; земля здесь достаточно твердая и каменистая, чтобы отдать ее индейцам. Здесь растут картофель, кукуруза и желто-зеленые в полоску агавы.

А вот и вулкан Имбабуро, именем которого назван этот край. Это не мирно спящий вулкан, а скорее господин и владыка. Он отражается в тихом озере, раскинувшемся у его подножия.

Вулкан -- это тоже поле, по склонам поднимаются аккуратные квадратики возделанной земли. Внизу лежат индейские селения: землей здесь владеют, как и в старину, сообща.

Озеро у подножия вулкана называется Сан Пабло: это необычно гладкое, словно подернутое дымкой зеркало, глубокое, таинственное и сказочное.

Заходим в индейскую хижину, низко осевшую под соломенной крышей. Хижина кишит какими-то маленькими зверьками: это морские свинки. Они сидят, бегают, кувыркаются, где только можно. Обитатели хижины очень осторожны: как бы не наступить на зверька. Дети играют с ними, как со щенятами.

Индейцы разводят этих животных, и в некоторых домах их сотни. Они живут среди людей, спят вместе с людьми, подбирают остатки пищи. Мясо морской свинки -- излюбленное кушанье индейцев. Его едят на праздники, приносят в дни поминовения умерших на могилы родных и близких. Приготовляют морскую свинку с картофелем, причем в котел ее кладут прямо с головой, шкурой и внутренностями. Это очень вкусное и изысканное блюдо.

Индейский рынок в Отавало
Утренняя заря еще прячется в облачной дымке, а на рынке в Отавало уже кипит жизнь. Со всех сторон сюда идут индейцы по двое или группами, почти каждый сгибается под тяжелой ношей. Вот целая процессия, которую возглавляют флейтисты и факельщики. Участники процессии несут изображения святых и знамена со священными символами из соломы или бумаги.

Отавальские индейцы происходят от древнего племени инков, хорошо помнят о своем былом величии и держатся с большим достоинством. Мужчины носят длинные косы, белые полотняные штаны до колен и шерстяные одеяла. Обычно они сидят дома и ткут, а женщины работают в поле. Косы только у мужчин, а женщины должны довольствоваться длинными свисающими на плечи волосами.

В Отавало есть два рынка: меньший находится в самом городе, а больший -- за городом, на открытом месте, огороженном с двух сторон низкой каменной стеной. Торговцы располагаются здесь длинными рядами. В первых рядах продают шерстяные ткани и одеяла, затем -- фетровые шляпы, глиняную посуду и кувшины. На одном конце рынка заключаются сделки по закупке шерсти, на другом стоят лотки с продуктами.

Несмотря на толчею, здесь довольно тихо, как, впрочем, всюду, где собираются индейцы. Кажется, будто вы внезапно оглохли или смотрите немой фильм. Индейцы долго торгуются, но при этом произносят лишь отдельные слова, да и то почти шепотом, напоминающим стрекотание кузнечиков в траве. Но чаще всего они стоят совершенно неподвижно, словно оцепенев, глядя на интересующий их товар. Потом внезапно покупают его или так же внезапно поворачиваются и идут дальше.

Торговцы снедью помешивают в горшках и разливают по металлическим кружкам грязновато-серый отвар, делят еду на порции и подают покупателям на газетных листах. Покупатели по очереди, не говоря ни слова, протягивают монету: торговцы, очевидно, заранее знают, что кому нужно, а может быть, товар определяется достоинством монеты.

Неожиданно начинается дождь; шерстяные ткани и фетровые шляпы покрываются каплями. Но никто не обращает на это внимания, торговля идет как ни в чем не бывало.

Вдруг раздается треск фейерверка, постепенно он приближается к рыночной площади. Стайка детей радостно устремляется туда. Лица индейцев, на которых минуту назад была написана глубокая меланхолия, светлеют. Треск слышится уже совсем близко и скоро переходит в целые серии громких взрывов.

Оказывается, на земле лежит лента, набитая порохом. Она тянется с окраины города через всю рыночную площадь и исчезает на главной улице. Лента горит медленно, одна за другой следуют багрово-красные вспышки, все вокруг окутывается ядовито-синим вонючим дымом. Индейцы стараются стать как можно ближе к ленте, так что порох воспламеняется у самых ног. они стоят совершенно неподвижно, но лица сияют необыкновенной радостью.

Мы прячемся от дождя в машину и продолжаем наблюдать рыночные сценки.

Вот молодая мать с грудным ребенком на спине наклонилась над расставленными на земле кувшинами, осматривает их, наконец берет один в руки и сосредоточенно проводит по нему пальцем. Потом достает кошелек и покупает этот кувшин. Но как она понесет и ребенка и огромный кувшин? Оказывается, это не проблема: она снимает ребенка со спины, сажает его в кувшин, так что видна только голова, обертывает кувшин куском материи, купленной раньше, и кладет себе на спину.

Когда наступает пора закрывать рынок, на площади появляется небольшая группа индейцев с медными трубами, позеленевшими от времени. Из труб изливается поток мычащих и булькающих звуков. Толпа на площади молчаливо смотрит на музыкантов. А дождь все моросит и моросит.

Кито -- тихая столица
Кито -- самая тихая и самая идиллическая из всех южноамериканских столиц. Хотя здесь живет более двухсот тысяч человек, кажется, что вы попали в небольшой провинциальный город. Пятьдесят семь церквей, узкие крутые улицы, почти полное отсутствие промышленных предприятий -- вот облик Кито. До сих пор он производит впечатление старого колониального города.

Кито расположен в долине, у подножия древнего вулкана. Если в ясный солнечный день вы подниметесь на один из окрестных холмов, то увидите вздыбленные волнами хребты и вершины, покрытые огромными шапками снега. Когда наступает ночь, вершины белеют во мраке, словно матовые лампочки, распространяя бледный, призрачный свет, а раскинувшийся где-то внизу и озаренный сотнями огней город напоминает усеянный звездами небосвод, вдруг погрузившийся на дно сказочного озера.

Кито вырос на местности, сплошь иссеченной застывшими волнами гор, все улицы ведут либо круто вверх, либо вниз.

Вдоль улиц вытянулись в ряд небольшие магазины: в них торгуют представители многих наций, но "господствуют" индейцы. Они сплошь заполняют и торговую площадь и прилегающие к ней переулки; всюду мелькают их пестрые одеяния. Индейцы, живущие в городе, несколько более шумливы, чем их деревенские собратья, и все-таки вам кажется, будто наибольший шум здесь производят запахи и краски.

В обычные дни у вас создается впечатление, что больше всех церковь в Кито посещают индейцы. То и дело можно наблюдать, как они пробираются через тяжелые резные церковные двери с ребенком и ношей на спине. Забыв и о ребенке и о ноше, они погружаются в молитву.

Церковь для индейца -- это настоящий оазис; здесь он отдыхает, окутанный ароматом курений и белых лилий, в блеске утраченного, но обещанного вновь великолепия. Женщины наклоняются и, причмокивая, целуют ступени лестницы. Исповедуются во весь голос, словно желая сообщить присутствующим о своих прегрешениях.

Четырнадцатое января, воскресенье. Моросит мелкий дождь.

Рано утром нас разбудил неистовый колокольный перезвон, который доносился со всех сторон: звонили во всех церквах города. Затем запели детские хоры, голоса звучали слабо, нежно и проникновенно, и трудно сказать, чего в них было больше -- радости или грусти.

Целый день во всех церквах служат мессу за мессой, хотя и с перерывом на обед: одной молитвой сыт не будешь. Люди, одетые в черные плащи, с достоинством шествуют по улицам, невзирая на дождь. Здесь и белые, и метисы, но все они сейчас испанцы и католики с головы до пят. Индейцы в красных одеялах и забавных, сидящих на самой макушке шляпах выделяются в толпе, словно крупные пятна крови. Они шлепают своими черными ногами по лужам, так что во все стороны взлетают фонтаны.

Перед заходом солнца снова звонят колокола. Идет последний дождь, окрашенный лиловыми сумерками, и, наконец, проясняется. Вспыхивают крупные золотисто-синие звезды, месяц плывет высоко над горизонтом. По площади, где все тонет в благоухании роз, гуляют влюбленные. В церквах снова трудятся священнослужители, чтобы выжать из воскресенья все, что только можно; храм сияет огнями, словно золотой ларец, а по стенам и полу колеблются тени.

В понедельник утром нам пришлось наблюдать индейские похороны: за гробом шла толпа бедняков. Но гроб был дорогой, с обивкой из фиолетового бархата. На нем лежало множество шуршащих бумажных цветов. Ближайшие родственники покойного были в самых ярких одеждах, какие только можно вообразить: на женщине, например, была синяя юбка, желтая кофта, красная шаль и зеленая фетровая шляпа (возможно, все это было взято у соседей).

Дорога на побережье
Мы едем по узкоколейной дороге из Кито в Гуаякиль и далее в Риобамбу.

Риобамба лежит в долине ровной и плоской; каменные стены, вулканическая пыль, дым из паровозных труб, деревья, усыпанные белыми и красными цветами.

В этом городе торгуют зерном, шьют шерстяную одежду и приготовляют спиртные напитки. Бродячие торговцы предлагают миниатюрные скульптуры и выдолбленные плоды с вырезанным внутри изображением какого-нибудь предмета.

Снова едем, теперь уже вниз, описывая спираль за спиралью вокруг Чимборасо. Кажется, что вулкан держит наш вагон на длинной цепи, словно собаку. А дорога тем временем спускается в узкую и длинную речную долину. Среди пшеничных полей стоят одинокие асиенды с красно-фиолетовыми крышами. Через узкие быстрые реки перекинуто множество небольших мостов.

Быстро меняется пейзаж.
Длинное мелкое озеро постепенно переходит в сильно заболоченный луг, весь поросший камышом. Здесь пасутся стада коров, овец, лошадей и мулов, иногда животные заходят в воду, и тогда виднеются только их спины. За ними присматривают пастухи -- индейцы и индеанки. Нередко они бредут по пояс в воде, чтобы не потерять стадо из виду.

Одни жнут камыш серпами и уносят его на спине большими вязанками, с которых струится вода. Другие ловят сетями рыбу. Дети ездят верхом на пасущихся животных.

И снова горы обступили долину. На крутых склонах, на головокружительной высоте индейцы пашут на быках или мулах. Пашня расположена почти отвесно, и кажется просто невероятным, что всходы не сползают вниз.

Ровные квадраты полей доходят до самой вершины. А там видна группа невзрачных хижин, крытых соломой: издали кажется, что это ласточкины гнезда.

Иногда склоны кажутся полосатыми, как зебра, иногда пятнистыми, как шкура леопарда, в коричневую и бледно-серую клетку. Индейцы же упорно одеваются в красное и издали похожи на маленьких красных насекомых, ползущих по крутому обрыву.

Разбросанные по всей долине луковые поля сразу же бросаются в глаза своим необычным синеватым цветом; вы словно слышите, как растут стебельки лука, ощущаете во рту его вкус.

Вдруг растительность почти исчезает, склоны гор становятся голыми, а земля -- сухой и пыльной. Всюду песок да красные кактусы: это пустыня. Река кажется черной и тяжело извивается между камнями.

Потом нас окутывает туман, он как бы сглаживает все неровности местности. Густой желтый туман, словно пропитанный пылью. Мы двигаемся медленно, непрерывно давая гудки, будто корабль в тумане. Призрачными тенями мелькают за окном дома, деревья, люди.

Но вот начинается спуск, полоса тумана наверху превращается в огромное облако'[an error occurred while processing this directive]', которое плывет над горами. Мы едем под широким облачным сводом, в узенькой полоске солнечного света. У нас такое ощущение, будто мы вдруг очутились под водой.

Полотно железной дороги тянется по самому краю ущелья. Там глубокий провал, уходящий вниз уступ за уступом. Мы едем по узкой извивающейся ступеньке, постепенно спускаясь на дно бездны, где несет свои воды река. Кажется, никогда не будет конца этому спуску; каждую минуту перед нами открывается новое, еще более глубокое ущелье...

Горы -- это край прохлады, тишины и молчания, здесь царят раздумье, покорность, невзыскательность, и все тонет в неподвижном безвременье, здесь нет ничего, кроме вулканов и зияющей пустоты, крестьян и их стад. Зато побережье -- это страна, где все бурлит страстью, нетерпением, энергией, здесь всегда шумно, сюда устремляются все новые и новые потоки людей; здесь царит дороговизна, а воздух насыщен мятежом, который плавится в тропической жаре и с каплями пота стекает на землю.